Русские аристократы в эмиграции. Русская эмиграция в Париже: встретили «мордой об стол. После Октябрьской революции

После 1917 года перед дворянством, которое не покинуло Россию, стояло две задачи: адаптироваться к новым условиям и при адаптации не потерять традиции.

После Октябрьской революции

Согласно документу о переписи населения в 1897 году в Российской империи проживало 125 640 021 человек, из них 1,5% составляло дворянское население, или 1 884 601 человек. Во время первой волны Белой эмиграции большая часть дворян покинуло Россию, значит, по примерным оценкам, осталось около 500-600 тысяч человек дворянского происхождения.

В 1917 году, после Великой октябрьской революции, дворянство как сословия не стало. «Декрет о земле», который приняли 25 октября 1917 года, лишил дворян основного источника существования, так как земли изымались государством. Из документа следовало, что имения переходят в руки крестьянских депутатов. Закон вводил уравнительный принцип распределения земли. Теперь право пользования получали те, кто обрабатывал землю собственным трудом.10 ноября 1917 года совет народных комиссаров издал декрет «Об уничтожении сословий и гражданских чинов».

В архиве усадьбы Солохта Череповецкого уезда (сегодня Вологодская область) сохранились документы, которые показывают, что мебель, хозяйственные постройки, запасы зерна и муки продавались за бесценок, сдавались в аренду и передавались государственным учреждениям. Помещики Игнатьевы после революции покинули свои имения и уехали в неизвестном направлении. Их усадьбу в Угрюмове конфисковали местные власти и создали там сельскохозяйственную коммуну. Также известно, что дворянам оставляли небольшие земельные участки для самостоятельной обработки.
Еще один пример трагической судьбы дворянской фамилии Гальских. После выселения из особняка на берегу реки Шексны они были вынуждены переезжать из квартиры в квартиру, в итоге семья распалась, а на Марию Алексеевну Гальскую советские власти сфабриковали дело как на «врага народа» и в 60 лет сослали Восточную Сибирь.

«Бывшие» дворяне искали источники новые способы заработать. Но поиски работы осложнялись тем, что дворяне попадали под классовую дискриминацию, и высокие посты были для них закрыты. Поэтому каждый дворянин искал себе «место под солнцем» долго, используя связи, вспоминая приобретенные навыки. Дворяне, оставшиеся в России, понемногу адаптировались к новым условиям жизни.
Например, в деревне Клопузово Уломской волости (Вологодская область) две помещицы организовали постоялый двор. Правда, в феврале 1925 года на них составили два протокола за то, что предпринимательницы не платили налоги. Дело передали в народный суд.
Князь Ухтомский в 1924 году создал рабочую артель во Владимирской области. И советские власти снова препятствовали развитию «бизнеса» и постановили упразднить артель из-за того, что «артель организована из нетрудового элемента».

Кто остался?

Княжеский род Голицыных – один из самых заметных аристократических родов в России, также самый многочисленный. Генеалогическое древо Голицыных (которое составил князь Голицын в конце XIX века) показывает 1200 человек.
Фамилия Хилковых, наоборот, самая малочисленная аристократическая фамилия.
Аксаковы – старейшая дворянская фамилия, история которой ведется с XI века. К этой фамилии принадлежит знаменитый писатель Сергей Тимофеевич Аксаков. Зворыкины – наоборот, молодая фамилия, известная с XVIII века.
Главная проблема дворянских фамилий – отсутствие карьерных притязаний, ведь раньше аристократу «не подобало» работать и становится профессионалом в своем деле. Перестраивать свое мышление на новый лад было трудно. Но среди представителей дворянства были профи своего дела: Николай Владимирович Голицын был крупным ученым-архивистом, разговаривал на 11 языках и до Революции вступил в должность директора Главного архива в Санкт-Петербурге. Кирилл Николаевич Голицын в 1923 году бросил учебу в Архитектурном институте, но позже работал как художник-оформитель. С 1932 года работал в Москве: оформлял музеи, выставки и подрабатывал в издательствах. Сергей Михайлович Голицын, двоюродный брат Кирилла, окончил Высшие литературные курсы и в 1930-х года публиковал детские рассказы в журналах «Мурзилка», «Чиж». Кроме писательского труда, Сергей Михайлович работал топографом и в 1930-х годах участвовал в строительстве канала имени Москвы. Молодые представители дворянских фамилий были гибче, и быстрее приспосабливались к новым условиям.

Хилковы

Княжеский род Хилковых, несмотря на относительную «молодость», тоже быстро адаптировался к новым условиям жизни. Борис Дмитриевич Хилков, после военной службы в 1920-1930 годах получил работу старшего редактора в отделе законодательства Реввоенсовета СССР. Потом он занимался сельским хозяйством, работал бухгалтером в колхозе – до расстрела в 1938 году. Брат Бориса, Александр, работал столяром-модельщиком в вагоноремонтном заводе Ленинграда. Также он писал статьи для журналов «За рубежом», «Вокруг Света», «Рабселькор», «Вагоностроитель». В свободное время даже успевал писать роман «Обнаженные корни», и это произведение (вернее, две его части) было опубликовано в 1940 году

Михаил Хилков, сын Бориса, закончил Дальневосточный рисо-мелиоративный техникум в Уссурийске и работал на рис совхозе. Там же, в Уссурийске, занимался топографией. Представители Хилковых проявили себя очень активно, но их карьере «мешало» дворянское происхождение и репрессии.

Аксаковы

Самым активным представителем фамилии Аксаковых был Борис Сергеевич Аксаков. Бывший офицер, он работал на Сызрасньско-Вяземской железной дороге, уехал в Казахстан на сельхохозяйственные работы. В 1930-годы работал экономистом. Сестры Бориса – Ксения, Нина и Вера – тоже нашли себе занятие. Ксения работала в системе народного образования, Нина – заместителем начальника в Кадровом секторе Госплана. Вера получила должность машинистки в Жиртресте. При советской власти и мужчины и женщины рода Аксаковых нашли себе занятие и смогли грамотно адаптироваться в новом обществе.

Зворыкины

Зворыкины интересны тем, что именно они так яростно выступали против работающих дворян. Для них особенно болезненна была потеря недвижимого имущества, как источника денег. Но они смогли свои увлечения превратить в профессию. Например, Николай Зворыкин увлекался охотой, и при советской власти устроился на работу в Лесосоюз, а с 1925 года публиковал рассказы в охотничьих журналах. Федор Зворыкин в 1920-х писал фокстроты для певцов и артистов. Но дело шло не слишком успешно, поэтому Федор окончил курсы иностранных языков и преподавал английский язык. Надежда Зворыкина давала частные уроки английского языка, а Ксения Зворыкина работала библиотекарем в Смольном институте.

543

Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917-2006)

АННА МАРЛИ -РУССКАЯ МУЗА ФРАНЦУЗСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ

Асия Хайретдинова

Статьи в различных российских журналах:

«Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга», - сказал Валентин Распутин, русский писатель, Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность», об этой удивительной женщине.

30 января 2004 года большим праздничным концертом завершились XII Международные Рождественские образовательные чтения, в которых Фонд Андрея Первозванного принимал участие. На замечательном концерте, который проходил в Зале Церковных соборов Храма Христа Спасителя, выступили лучшие хоровые коллективы. Среди них был и хор «Пересвет», который исполнил две песни пока еще недостаточно известной у себя на Родине, в России, нашей соотечественницы Анны Смирновой-Марли. Были исполнены всемирно известный «Марш партизан» и новое произведение композитора и поэта Анны Марли - «Гимн Новой России».

Это о ней, нашей соотечественнице, которая никогда не забывает о своей Родине, генерал де Голль сказал: «Своим талантом она создала оружие для Франции».

Анна Смирнова-Марли, певица, поэт, композитор, человек уникальной судьбы, родилась в Петрограде в старинной дворянской семье. Среди предков - Лермонтов и Столыпин, кузен матери - Бердяев. В доме над роялем висел портрет прабабушки, дочери атамана Платова, с надписью его рукой: "Дам в жены мою дочь тому, кто мне доставит Наполеона живым или мертвым". Ребенком ее увезли во Францию. Она выступала как балерина и завоевала титул первой красавицы зарубежной России. Свои песни Анна исполняла под гитару в легендарном кабаре "Шехерезада". Однако настоящая слава пришла к ней во время войны - когда из Лондона на волнах Би-би-си полетела во Францию ее "Песня партизан", чтобы стать гимном Сопротивления. Вступив в армию де Голля, Анна Марли объездила с концертами всю Великобританию, а после победы приняла участие в торжественном концерте в Париже.

Сегодня Анна Марли живет в США, где получила признание как композитор. В июне 2000 г., в день 60-летия обращения генерала де Голля к нации, она посетила Париж по личному приглашению президента Ширака. В присутствии президента и тысяч парижан ее удостоили высших воинских почестей и права зажечь огонь у Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой. Анна Марли, русская француженка Анна Юрьевна Бетулинская, стала второй женщиной, которой доверили эту честь, - первой была английская королева Елизавета. Анна Марли - кавалер Ордена Почетного Легиона.

Асия Хайретдинова, 2004 год

После ареста и гибели отца от рук большевиков мать с двумя маленькими девочками (Анне исполнился один год) переправилась через Финляндию на юг Франции. Семья испытывала острую нужду, как и большинство русских эмигрантов, но многие беды скользили мимо детского сознания, не омрачая природной жизнерадостности девочек. Позже Анна Марли напишет о той поре: "Ривьера в 20-х годах была раем. Дни были наполнены солнцем, ароматом апельсиновых деревьев. Мои идеалы формировались под влиянием книг о Жанне д’Арк, о короле Дагобере, о рыцарях и трубадурах. Жили мы в Русском доме, бывшем госпитале времен Первой мировой войны.

Живая, талантливая девочка искала приложения своей энергии: в студии Юлии Седовой и Матильды Кшесинской постигала язык балета, брала уроки пения в консерватории Ксении Дараган, тайны композиции ей раскрывал Сергей Прокофьев. В ее жизнь входит гитара, с которой Аня уже не расстается и которую она называет "мое всесильное оружие". Анна Марли и ее гитара – всюду желанные гости. Ее сравнивают с Дорой Строевой и Александром Вертинским. Ей заказывали песни Морис Шевалье, Саша Гитри, Луи Потера (с легкой руки последнего и появился звучный псевдоним – Анна Марли).

Светила русской культуры в эмиграции Серж Лифарь, Коровин, Тэффи на конкурсе красоты 1937 года называют Анну Марли русской красавицей... И они были правы. На фотографии мы видим прекрасную женщину с мягкой улыбкой и лучистыми глазами.

Книга Анны Марли "Певец свободы" – живое, откровенное повествование о людях, с которыми она встречалась в разные периоды жизни, о русской эмигрантской среде, о детстве и юности, о перепутьях военной годины, сделавшей ее "трубадуром Освобождения". И как звуковое приложение к книге – песни Анны Марли на кассетах: "Слеза-слезиночка", "Гори, мое сердце, всегда", "Детство", "Не поплакать ни с кем, не забыться", баллада "Крещение Руси", совсем недавний "Гимн новой России" и, конечно же, знаменитый "Марш партизан"...

1940 год, немцы во Франции. Анна Марли оказалась в Лондоне, в центре французского Сопротивления во главе с генералом де Голлем. Судьба привела ее на радиостанцию "Французы говорят французам". На всю оккупированную Францию зазвучали ее марши и песни: "Париж – наш", "Мужество", "Освобождение". Интересна история появления на свет "Марша партизан". Вот как рассказывает о рождении своей самой знаменитой песни Анна Марли:

"На русском фронте идут бои, горят села, храбрецы уходят в леса, к партизанам. В мыслях я с Россией. Как никогда прежде, чувствую себя русской. Мне близка судьба моей далекой Родины. Одним порывом, как крик сердца, рождается мой "Марш партизан". Насвистываю мотив, пою... Перед мысленным взором – все, кто борется за свободу: русские, французы, итальянцы". Эта песня родилась зимним вечером 1942 года в Англии.

От леса до леса дорога идет вдоль обрыва.

А там высоко где-то месяц плывет торопливо,

Пойдем мы туда, куда ворон не летит, зверь не ходит,

Никто, никакая сила нас не покорит, не прогонит...

Анна Марли написала слова марша по-русски, мысленно обращаясь к русским партизанам, и только некоторое время спустя Жозеф Кессель и Морис Дрюон предложили французскую версию текста. На радио Би-би-си песню назвали "Герилья сонг", записали на пластинку и каждый день на восьми языках передавали по радио. Мелодия "Марша партизан" стала позывными французского подпольного радио. Марш запела вся сражающаяся Франция. В те далекие годы эта мужественная песня оставалась неизвестной только тем, для кого она была создана, – русским партизанам.

Пришла долгожданная победа. Анна Марли снова в Париже, она видит свои портреты на обложках журналов, слышит на улицах свои песни. Пришли дни славы. 17 июня 1945 года Анна поет во дворце Шайо на гала-концерте в честь исторического Манифеста генерала де Голля.

"Партер сверкает золотом, блистают ордена на военных мундирах, парижская элита окружает де Голля и его штаб. Хор в 180 человек одет в цвета национального флага. Я с моей гитарой кажусь песчинкой на огромной сцене. Странно: не чувствую ни страха, ни смущения. Сначала поет хор, а потом я под гитару исполняю "Марш партизан", "Гимн Освобождения" и "Марсельезу". Весь зал как один человек встает, все поют Гимн Свободы.

В первом ряду сидят моя мать и няня. Няня – крестьянка из Новгородской губернии. В свое время она бросила все, уехала с нами в эмиграцию...

А потом – торжественная церемония на эспланаде Дома инвалидов. Я пою, сидя на сцене на фоне знамен союзнических армий. Ко мне подходит маршал Монтгомери: "Знаете ли вы, что мои солдаты пели ваши песни в пустыне?" Всех превзошел большим парадным спектаклем громадный кинотеатр "Гомон-Палас": три оркестра, 600 артистов, три кордебалета. Концерт длился всю ночь: цирковые номера, балет, скетчи, пение... 4 часа утра. Конферансье объявляет долгожданную Эдит Пиаф. Она выходит на сцену – худенькая, маленькая, в простеньком платьице. И вдруг зал заполняет могучий голос, он проникает глубоко в душу... Триумф, публика неистовствует! Пиаф кланяется и, слегка сгорбившись, уходит со сцены. Проходя мимо, хлопает меня по плечу:

– Привет, гитара... Теперь твой черед...

Конферансье шутит: "Анна Марли, певец Сопротивления, выдержала четыре годы войны, наверное, выдержит и трудности этой ночи"... Храбро выхожу на сцену. Аплодисменты. На следующее утро в газетах писали: "Своим искренним жанром, четким ритмом Анна Марли еще раз подтвердила свое звание музы Сопротивления".

В послевоенный период Анна Марли много ездила с гастролями по странам Европы, Африки, Америки. В Рио-де-Жанейро встретила своего соотечественника Юрия Александровича Смирнова, главного специалиста металлургической промышленности Чили. Они поженились и прожили в любви 52 года до его недавней кончины.

"Часто мне хотелось с концертами поехать на Родину, но эмигрантское клеймо мне мешало, – написала Анна Юрьевна в одном из писем. – Я же отпрыск белой русской колонии. Ведь вы подумайте: в 1945 году после выступления в честь Победы в царской ложе, куда мы, артисты, пришли поприветствовать генералов-союзников, русский (не помню его имени, но известный, конечно, раз он вошел в Берлин) мне не подал руки. До чего шоры на глазах! Слава Богу, все это позади!"

В свои 82 года Анна Марли полна энергии. Автор свыше 300 песен на пяти языках, поэтического сборника "Мессидор", книги басен, нескольких сценариев – она создала в Буэнос-Айресе музыкальный театр, в США несколько лет руководила детским хором негритят "Марлетки", основала французский салон во Флориде, сейчас завершает вторую книгу своих воспоминаний "Певец Свободы".

"Меня как будто вихрем носили вдохновение и творчество, – писала в своих письмах Анна Юрьевна, – Я в жизни ничего не боялась и шла вперед, правда, принимая на себя часто самое тяжелое. Видно, рыцарская кровь играет. В моей жизненной мозаике много, достаточно, чтобы заполнить жизнь целиком. В данный момент я разбираю архив: фото, письма, документы, газетные вырезки. Все это перебираю и сортирую, остается главное. Вдруг пригодится!".

Анна Марли живет неподалеку от православного монастыря в Джорданвилле. В ее доме часто бывают гости из России. Гостил здесь и писатель Валентин Распутин, написавший в статье о судьбах эмиграции: "Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга".

Недавно в Москве силами творческого клуба "Москвички" и Центральной детской библиотеки на Пречистенке был организован вечер "Возвращение Анны Юрьевны Марли", на котором прозвучали ее стихи и песни. Передачи о жизни и творчестве русской музы французского Сопротивления уже услышали на волнах радиостанции "Маяк" и "Москва и москвичи". Впереди – новые радио- и телепередачи, издание аудиокассет с песнями Анны Марли в исполнении российских певцов, выход в свет в переводе на русский язык ее стихов из сборника "Мессидор".

Анна Марли приглашена почетным гостем в Париж на празднование 60-летия призыва генерала Шарля де Голля продолжать войну против фашистской Германии вопреки предательству Петэна. Анна Марли будет присутствовать на открытии грандиозного Музея Сопротивления, в котором создана экспозиция, посвященная ее освободительным песням.

На своих поздних фотографиях седовласая пополневшая Анна Юрьевна все так же величественно прекрасна и очень похожа на Анну Ахматову. Как-то подруга Анны Юрьевны, наша выдающаяся певица Лина Мкртчян, сказала с горечью: "Две великие Анны подарены миру Петербургом: первая не обрела и памятника в нем, вторая – и памяти". Но если стихи Анны Ахматовой сами стали вечным памятником, то стихи и песни Анны Марли может донести до нас ее замечательный голос:

"Забудут!" – вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А может, и глохла, и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как феникс из пепла,

В эфире восстать голубом...

543

Эмиграция всегда трагедия, но отнюдь не всегда неудача. Брак не всегда любовь и страсть, но непременно – сотрудничество. Думаю, такими словами вполне можно говорить об этих двух людях. Их звали: его – Феликс, а ее – Ирина.

Он - потомок старого рода, ведшего свое начало от ногайских мурз, красавец, выпускник Оксфорда, наследник баснословного состояния; говаривали, что Юсуповы богаче Романовых.

Она – юная ослепительная красавица, принадлежащая к царствующему дому; внучка и любимица вдовствующей императрицы.

Эта пара имела все для ничем неомраченной долгой благополучной жизни.

Потом - революция, крушение привычного мира, утрата всего дорогого им, бегство, эмиграция.

Когда в 1919 году Юсуповы отплывали из Крыма на линкоре «Мальборо», в России у них оставались: 5 дворцов и 14 доходных домов, 30 усадеб и поместий по всей стране, сахарный, мясной и кирпичный заводы, антрацитные рудники и много чего другого.

Все пришлось бросить.

После того, как Феликс за несколько бриллиантов купил паспорта и визы, Юсуповы приобрели дом в Булонском лесу и обосновались в Париже.

Впереди лежала целая жизнь.

Думаю, им было страшно. Может быть, княгиня плакала. Он, наверное, молчал. Что он мог ей сказать??

Во Франции собралось более 300 тысяч русских эмигрантов. Те, кто смог вывести какие-то ценности, как Юсуповы, распродавали их за бесценок, поскольку из-за большого предложения цены сильно упали.

Представители аристократических фамилий едва не голодали. Ведь они практически ничего не умели. В особняке в Булонском лесу княгиня сама стирала и штопала белье. Средств не было. Что им было делать?? Они создали свой Модный Дом.

Франция, столица моды, оказалась наполнена женщинами, разбиравшимися в прекрасном, получившими блестящее образование, знающими, помимо обязательного французского, еще несколько языков, наделенными безупречными манерами. Они с детства одевались в лучших модных домах Европы, понятие «вкус» было для них определяющим; они хотели бы вернуться в мир изящного, где чувствовали себя своими – дизайнерами (в ту пору не было этого слова …), моделями, хотя бы вышивальщицами или швеями.

О них писал парижский журнал «Иллюстрированная Россия» 22 января 1932 года: «И вот в этот город робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка одевались у Ворта и Пуаре, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны! Еще недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе. Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед ней открылись, и она покорила все сердца...»

Это была авантюра, густо замешанная на отчаянии и гордости. В 1924 году на rue Obligado в Париже, в небольшой квартире русской художницы были созданы первые платья "IrFe" (Ирина/Феликс). В работе над коллекцией принимали участие князь Никита Романов, Мария Воронцова-Дашкова, княгиня Елена Трубецкая. По полу ползали, раскладывая нарисованные на старых обоях эскизы, княжны Оболенские – Саломия и Нина.

Дебют модного дома "ИрФе" состоялся просто и блестяще: Ирина без приглашения привезла своих моделей-аристократок на модный показ в парижском отеле «Ритц» на Вандомской площади.

Они произвели настоящий фурор. К публике вышла и сама княгиня Юсупова, носительница дорогой, тонкой, чуть трагической красоты

Вот она в моделях своего Модного Дома

В популярных журналах появились восторженные отклики: «Оригинальность, рафинированность вкуса, тщательность работы и художественное видение цветов сразу поставили это скромное ателье в ранг больших домов моды».

(княжна Ирина Оболенская в платье дома ИрФе, и современная реконструкция платья)

Взлет модного дома "ИрФе" был стремительным.

Юсуповы открыли еще три филиала: в Туке - популярном курорте в Нормандии, Лондоне и Берлине.

Светские дамы были в восторге. «Клиентки были всех национальностей. Приходили из любопытства и за экзотикой. Одна потребовала чаю из самовара. Другая, американка, захотела видеть «князя», у которого, по слухам, глаза фосфоресцировали, как у хищника» - вспоминал в мемуарах Феликс Юсупов.

(титульный лист каталога модного Дома "ИрФе")

В 1926 "IrFe" первым из русских домов выпустил собственную парфюмерную линию, представленную тремя ароматами: для блондинок, брюнеток и рыжих. Авторами аромата были Феликс и Ирина. Дизайн рекламного постера духов "IrFe", изображавшего флакон прямоугольной формы с граненым черным колпачком, создала принцесса Маргарита Греческая.

Несомненный успех Дома "IrFe" позволил Юсупову развивать новые направления деятельности: был открыт магазин юсуповского фарфора, а сам князь принял участие в оформлении трех парижских ресторанов.

Идеи были новы, вкус - безупречен, яркость - завораживающа, но - успех был бы немыслим без русских манекенщиц. Именно они поразили воображение публики - ничего подобного она доселе не видела. Кстати, не видела и после...

Посмотрите на них вместе со мной, пожалуйста

Это княжна Наталья Палей, дочь великого князя Павла Александровича. История его любви к женщине более низкого сословия, отказа от семьи, бегства и венчания на полустанке заслуживает отдельного рассказа. Скажу лишь, что все трое их детей оказались красивы той светлой красотой, какой бывают наделены дети, зачатые и рожденные в большой любви.

княжна Елена Трубецкая

виконтесса Женя д"Кастэкс - Горленко

Русские модели обладали прекрасным воспитанием, красотой, манерами и - громким титулом, сводившим с ума парижан.

княжна Мэри Эристова, урожденная Шервашидзе

Привычный парижанам образ "салонного манекена" - хорошенькой барышни небольшого ума, достатка и происхождения рассыпался в прах. Гостиные модных домов явили богиню.

Характеры многих - и как следствие, судьбы - могли быть сюжетом романа. Ведущей манекенщицей известного русского Дома моды "Итеб", основанного бывшей фрейлиной Императрицы, была Софья Носович, прославившаяся тем, что с оружием в руках сражалась с большевиками в рядах Белой армии. Была приговорена к расстрелу, но чудом спаслась и попала в Париж. В период гитлеровской оккупации она участвовала в Сопротивлении, ее схватили, пытали и она никого не выдала; позже была награждена орденом Почетного Легиона.

княжна Надежда Щербатова

Профессия манекенщиц в эпоху арт деко была «говорящей». Им приходилось на нескольких иностранных языках рассказывать своим клиенткам о представляемых моделях, особенностях ткани, кроя или отделки. Поэтому русские дворянки, с детства знавшие 2-3 языка, очень ценились.

графиня Граббе, урожденная княжна Белосельская-Белозерская

Шок французов от появления в мире моды русских аристократок можно понять. Профессия "манекена" (так эти девушки назывались) была не престижной и несколько сомнительной. И, кстати, малооплачиваемой. Ателье держали «домашних манекенов», фигура которых подходила для постоянных примерок. Часами они простаивали на столах, пока им равняли подолы, драпировали и закалывали на них муслины, тюли и креп-марокены.

Другой категорией были салонные манекены, cadette du cabine. Это были штатные единицы в модном доме, демонстрировавшие созданные домом модели. Большие дома моды позволяли себе 6-8 «кабинных» манекенщиц, маленькие обходились 2-3 девушками. Дома моды выдавали им по паре шелковых чулок и золотистых парчовых туфель, подходящих ко всем моделям. Над девушками была начальница - шеф кабины, которая следила за опозданиями, фигурой и поведением девушек, а главное - исполнением двух самых важных запретов: пить кофе/курить в модельных платьях и кокетничать с мужьями клиенток.

Приподнятого языка/подиума тогда не существовало, девушки ходили среди посетителей, поэтому средний рост манекенщиц в те годы был 160 см; мода на высоких пришла лишь в конце ХХ века.

Показы проходили в салоне-гостиной каждого дома. Ежедневно проходило по 3 показа и к определенному часу, например, к 11.00, 14.00 и 17.00. Дамы из числа возможных клиенток и покупательниц приходили в свой любимый дом моды, чтобы посмотреть новинки сезона.

Отдельную немногочисленную категорию составляли "светские манекены", в платьях модного дома посещавшие балы, вечера, коктейли, где их фотографировали.

Русские манекенщицы и русские стремителньо стали неотъемлимой частью высокой моды.

Сначала кустарная продукция русских эмигрантов сбывалась через выставки-продажи, которые организовывали западные благотворительные фонды. Позже сбытом занялись активные люди из среды эмигрантов. О моде на русские изделия в Париже начала 20-х годов восторженно писал обозреватель журнала "Искусство и мода" Пьер де Тревьер: "В Париже есть не только русские рестораны. Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое… все эти русские материи и украшения, созданные с редким искусством, с их притягательным многоцветьем кустарями, которые по странному стечению обстоятельств расположились по всей рю Фобур Сент-Оноре, от площади Бово до рю Руаяль… Я горячо верю, что наша мода попадет под непосредственное влияние этих наивных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся славянским духом или русским настроением."

(великая княгиня Мария Павловна, основательница знаменитого дома вышивки "Китмир". Ателье она назвала именем любимого пекинеса бывшего посла России в США Бахметьева.)

С введением нансеновского паспорта - признанного в 38 государствах документа политического беженца - русские эмигранты получили возможность открывать собственные предприятия. Возникли многочисленные ателье и швейные мастерские русских женщин-эмигранток, рабовших в русском стиле и называвшихся называясь увруарами (артелями).

(кн. Оболенская, кн. Трубецкая и Анненкова в модном доме «ТАО», Париж, 1926 г. ТАО - первые буквы фамилий создательниц предприятия)

Мода на русский стиль распространялась с быстротой лесного пожара. Сапожки, блузы-казак с косой застежкой, шапки, вышивки, головные уборы-кокошники, большой воротник-стойка, названный "боярским" - были хитами 20х годов; изюминками коллекций Коко Шанель.

Они работали не разгибаясь, и не только ради пропитания.

В 1925 на Выставке в Париже продукцию привезли и Советы. «Я узнала, - написала великая княгиня Мария Павловна, создательница модного дома "Китмир", урожденная Романова, - что советские русские будут иметь отдельный павильон на выставке, и приняла решение, что мы тоже должны показать нашу работу широкой публике. Было бы справедливо, чтобы все знали, на что мы, беженки, в большинстве случаев никогда ранее не работавшие, способны в нашем изгнании».

Надо сказать, тогда ей потребовалась вся ее гордость: советская делегация привезла не только набивные ситцы с серпами, молотами и звездами, но и платья Ламановой с пуговицами из хлебного мякиша, которые и получили Гран-при.

Да, творчество великой княгини не осталось незамеченным, "Китмир" получил золотую медаль и почетный диплом участника выставки. Оскорбительно выписанный на имя мсье Китмира.

Всех не перечислишь: законодатель, Дом «Итеб», созданный фрейлиной императрицы Александры Федоровны Бети (название Дома - ее имя наоборот) Буззард, урожденной баронессой Элизабет Гойнинген-Гюне, в первом браке баронессы Врангель; изысканный "Эльмис" кабардинки Эльмисхан Хагондоковой, позже кн. Баженовой, роскошный "Китмир" вел.кн. Романовой и конечно, конечно же "IrFe"

У Юсуповых было много клиентов в США, там же находилась и значительная часть их сбережений. Они потеряли и богатую клиентуру, и свои деньги.

К тому же роскошный аристократический стиль «IrFe» перестал соответствовать развивающемуся обществу. На передний план вышли простые универсальные модели Шанель, а затем и Диора.

В 1929 году скончалась обожаемая бабушка княгини Ирины, вдовствующая императрица Мария Федоровна; на открытом аукционе в Берлине советское правительство распродавало личные вещи Юсуповых, оставшиеся в России.

В 1930 было объявлено о закрытии Дома "IrFe" и филиалов. Только легендарные ароматы еще некоторое время продолжали продаваться.

Средств было так мало, что в конце концов все Юсуповы были захоронены в одной могиле, по мере того, как они постепенно умирали – старая княгиня Зинаида Юсупова, князь Феликс и пережившая всех их Ирина, которая скончалась в феврале 1970 года.

Но мы можем рассматривать старые фотографии, с которых глядят закутанные в меха и роскошные ткани русские эмигрантки, и быть признательными за то, что они сделали. "Ведь аристократия рождается из лучших войнов древности, а древность - времена совсем недавние" (с)

Если и есть на свете муза изгнания, то именно ею навеяны проникновенные строки из Данте, самого знаменитого изгнанника средневековья: «Земную жизнь пройдя до половины я очутился в сумрачном лесу…» Октябрьская революция, положи вшая начало Гражданской братоубийственной войне и «красному террору», завершилась массовым, почти библейским исходом из страны свыше двух миллионов российских граждан. Воистину, гениальное перо Данте не в силах описать страдания людей, ставших жертвами российского Армагеддона ХХ столетия. Как заметил Черчилль, «ни к одной из наций рок не был столь беспощаден, как к России…» По всему свету , в полосе Великого Рассеяния русской эмиграции , послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Практически вся элита страны и многие деятели культуры Серебряного века оказались на чужбине. Уходя в изгнание, уносили они с собой священное чувство любви к Родине. Разрушение генофонда страны в ХХ столетии до сих пор еще мстит ее потомкам…

Cерж Лифарь: Побег в мечту

Прежняя российская жизнь лежала в развалинах. Позади были голод и лишения, ярость и безумие разбушевавшейся толпы, беспредел «красного террора». Надежды на лучшее быстро испарились: милость к падшим была не в духе времени.

Оставалось бежать без оглядки, пока волна насилия не захлестнет беженца…

Оговоримся сразу. Беженец, в отличие от эмигранта, по утверждению профессора Д.Н. Иванцова (см. «Русские беженцы в Югославии в 1921 году» // «Русский экономический сборник» – Вып. 7. – Прага, 1925 – С. 80) вынужден покинуть Родину, спасая свою жизнь, и оказаться там, куда загнала его судьба. Всей душой он рвется назад, рассматривая свое пребывание за границей как преходящий эпизод.

Путь на волю лежал через Одессу и Севастополь, Новороссийск и Владивосток по неспокойному морю, с риском для жизни. Уходили за границу – эстонскую и финскую, польскую и румынскую. На поездах и крышах вагонов, на палубах обледеневших кораблей сбились в кучу монархисты и анархисты, аристократы и нувориши, офицеры и кадеты, негоцианты и чиновники. На родине им места нет.

Все смешалось в обезумевшей от страха толпе беженцев из Совдепии.

Выпускать из страны стали потом, в годы НЭПа. Выпускали не всех…

Киевлянину Сергею Лифарю довелось стать беженцем во имя мечты – мировой славы. Он верил в себя, но его не выпускали…

И пришлось бежать ему, преодолевая невероятные препятствия, чтобы попасть в Париж – к Дягилеву.

16-летним стал он учеником балетной студии Брониславы Нижинской (сестры знаменитого танцора Вацлава Нижинского). В такие годы о балете и мечтать не стоит.

Однако, он мечтал…

Но за мечту пришлось платить.

Со временем, ему вспомнят это на родине. Десятилетия спустя, в мае 1958-го, накануне гастролей Grand Opera в Москве, всемирно известному постановщику балетов откажут в советской визе. Лишь в начале 60-х посетит он Киев, город своего детства: на Байковом кладбище преклонит голову над могилой родителей, постоит у родного очага – одноэтажного домика, затерявшегося во дворах по улице Тарасовской…

В этой истории было все – пограничный городок с Польшей, утонувший в снежных сугробах, тайная явочная хата и жуликоватый проводник за бешеные деньги, наконец, сани с полозьями на скрипящем снегу и… погоня!

«Нас не догонят!» – хотелось выкрикнуть ему в азарте погони своим преследователям, красноармейцам в буденновках, ставших на пути его к мечте.

Погоня лишь раззадоривала Лифаря, в вихре езды он вдруг почувствовал огромную радость обретенной вдруг свободы, утраченной в годы революционной смуты.

Граница близка, а за ней – Париж, Дягилев!

По неокрепшему льду беглец буквально доползает до желанного берега…

Он – в Польше, а на том берегу – красноармейцы, Чека, «коммунистический рай»…

Но и здесь не легче. В польской приграничной полосе царит беспредел: сплошь да рядом воинские патрули хватают беженцев и перепродают их советским пограничникам. Подобным же бизнесом занимались местные старосты и целые банды мужиков польской Волыни. Пойманных грабили дочиста, а затем сдавали смертников-рабов их вчерашним хозяевам. Путь их – на Голгофу Соловецкую, в концлагеря…

Лифарю и его спутнику повезло больше остальных: чудом добрались они до Варшавы. Правда, ограбили их дочиста – вплоть до нательных крестов, а часть пути провели они в вагоне-леднике, и даже – повисели на ледяном ветру в хвосте поезда.

Неласково встретила их польская столица. Тщетно обивали беженцы пороги эмигрантских организаций. В вечном страхе за свою «нелегальность», в мучительных заботах о хлебе насущном и мечтах о венском кофе со сливками проходили дни и недели.

И под новый 1923-й год все изменилось в одночасье. Благая весть из Парижа – письмо от Брониславы Нижинской, от Дягилева – авансы, удостоверения и паспорта.

…Десятки лет спустя вспоминая драматические коллизии своего побега Серж Лифарь, уже признанный мэтр мирового балета, кавалер ордена Почетного легиона и шведского Ордена Ваза, более всего запомнил не обеды «Prix-fixe» в варшавском ресторане «Pod Copernik», а неповторимый вкус и запах венского кофе со сливками в отеле «Бристоль».

«La Vita e Bella!» – говорят итальянцы в таком случае.

Да, жизнь прекрасна…

Изгнанники Великого Рассеяния

Наверное, впервые в истории человечества уходило в изгнание свыше 2 миллионов людей (целая страна – по европейским меркам). По всему свету, в полосе Великого Рассеяния послышалась русская речь – от Парижа и Белграда – до Шанхая и Огненной Земли. Началось формирование Российского Зарубежья с центрами: в Париже – политической жизни, в Берлине – российской заграничной литературы и в Праге – эмигрантской науки и студенчества.

Литературной Меккой русской эмиграции 20-х гг. стал Берлин, «мачеха городов русских» (по язвительному замечанию Владислава Ходасевича), своеобразный перевалок на пути из России на Запад. В России еще разруха, дефицит бумаги и красок, а в Берлине уже к 1924 году действует свыше 80(!) российских издательств. В Берлине – Андрей Белый и «красный граф» Алексей Толстой, Илья Эренбург и Владислав Ходасевич, Борис Шкловский и пролетарский писатель Максим Горький. Они пока не решили, оставаться ли здесь или вернуться домой.

Разлука с Родиной, неуверенность в завтрашнем дне, нерешенность жизненных проблем побуждали беженцев искать опору в религии. И в феврале 1921-го в Югославию (тогда – Королевство СХС), город Сремски Карловцы, переехало из Константинополя руководство Всезаграничной Русской Церкви во главе с митрополитом Антонием.

На состоявшемся там осенью 1921 года церковном Соборе, провозгласившем Русскую православную церковь за рубежом, не признавались ни советская власть, ни московский патриарх. Своим указом Тихон осудил решения Собора и временно передал его полномочия митрополиту Евлогию, представителю Русской церкви в Западной Европе. В Сремски Карловцах пели осанну монархии, время которой истекло, а в Париже отец Сергий (Булгаков) создавал Богословский институт (Академию – в будущем), мечтая о грядущем объединении всех христианских церквей. Церковный раскол усугубился борьбой между «антонианцами» и «евлогианцами» и привел в середине 20-х к фактической изоляции церковной власти митрополита Антония.

Из Белой гвардии создавался Русский общевоинский союз (РОВС): под ружье, по оценкам барона Врангеля, становилась почти 70-тысячная армия. Планировалась и диверсионная деятельность, главным идеологом и вдохновителем которой стал генерал Кутепов, ставший преемником Врангеля в 1928 году.

Уходя в изгнание английские пуритане уносили с собой Библию, Гегель – «Феноменологию духа», а наши земляки – священное чувство любви к Родине, ее духовной культуре. Среди многочисленных общественно-политических эмигрантских объединений, действующих в Югославии, видное место занимала Русская Матица, вокруг которой объединились наши соотечественники для национально-культурной работы. Идея создания Русской Матицы опиралась на столетний опыт славянских матиц – Польской, Сербской и Чешской. Уже в апреле 1924 года в Любляне (Словения) действовал филиал Русской Матицы, основанной А.Д. Билимовичем, профессором Киевского, а в эмиграции – Люблянского университета. Со временем ее филиалы открылись по всей территории Югославии – Загребе, Мариборе и Нови-Саде. С ноября 1927-го по 1941-й отделение Русской Матицы там бессменно возглавлял Дмитрий Скрынченко (см. Арсеньев А.Б. «У излучины Дуная: Очерки жизни и деятельности русских в Новом Саду» – М., 1999).

Париж, зеркало русской эмиграции

Они собирались по «понедельникам», на литературно-музыкальных вечерах в парижском ресторане «Прокоп» – весь цвет культуры Серебряного века в изгнании. Среди литературных звезд – Бунин и Куприн, Мережковский и Гиппиус, Цветаева и Ходасевич, Вертинский и Шмелев, Ремизов и Тэффи. А рядом – великая плеяда философов: Бердяев и Сергей Булгаков, Федотов и Шестов, Ильин и Зеньковский. И едва ли не весь цвет русской живописи: Бенуа и Шагал, Коровин и Сомов, Судейкин и Фальк. А с ними – звезды «Русских сезонов» Дягилева: Карсавина и Павлова, Лифарь и Спесивцева, и великий актер Михаил Чехов. Венчает эту галерею сам Федор Шаляпин.

Разными путями покидали они Родину…

Иван Бунин и поэт Дон Аминадо в Одессе: приближалась конница Котовского.

Надежда Тэффи – в Новороссийске. Дала она себе зарок не оборачиваться на родные берега. Но – не выдержала: «… как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля». Александр Вертинский – в Севастополе, в ноябре 1920-го, когда врангелевцы на сопках отбивались от наседавших красных. Николай Бердяев – в Петрограде, на борту «философского» парохода «Obеrbьrgеrmeister Haсkеn», на котором депортировали в Германию цвет философской мысли России в лице таких «особо опасных элементов» (по выражению Ленина), как философы И.А. Ильин и С.Л. Франк, А.А. Кизеветтер и С.Е. Трубецкой. Федор Шаляпин и Александр Бенуа выехали по липовым служебным командировкам.

Из двухмиллионной армии российских беженцев каждый десятый (а может – восьмой) осел во Франции, а в ее столице и парижских предместьях проживало до сорока тысяч наших соотечественников. Париж, позабывший тяготы военной поры, поразил своим беспечным жизнелюбием и сытостью беженцев из России, «почерневших от голода и страха» (по словам Надежды Тэффи). Тысячи кафе и ресторанов, увешанных бананами и омарами, кабаки Монмартра и бесчисленные автомобили на площади Согласия смутили даже Маяковского. Он приехал сюда в ноябре 1922 года с твердой уверенностью, что Европа загнивает и не за горами мировая революция.

Здесь жизнь бьет ключом: рядом с анонсом концерта Шаляпина в театре на Елисейских Полях – сенсационное сообщение о презентации парижского ресторана «Яр», точной копии московского, с участием легендарной Насти Поляковой. Своим звучным контральто «цыганский соловей» как и прежде вгонял парижский зал в транс. Публика валом валит на выставку Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова. Кто-то умудрился взять интервью у Нестора Махно: батька жил смирно, на тачанках больше не ездил…

«Мадам, уже падают листья…» – декламирует Александр Вертинский с эстрады кабаре «Казбек». Его сценическая маска Пьеро, как всегда, манерно-безупречна. «На Вертинского» ходят сливки французского общества, короли экрана, титулованные особы – Альфонс Испанский, Густав Шведский и великий князь Борис Владимирович со свитой. С киноэкранов и обложки «Иллюстрированной России» гипнотизирует публику Киса Куприна, красавица-дочь знаменитого писателя. Рекламируют моды русские модели – княгиня Марина Мещерская, Женя Горленко и Таня Маслова, Мисс Европа-1933.

С 1920 года возобновились «Русские сезоны» Дягилева; по-прежнему блистает Карсавина, а рядом с нею новая звезда – Серж Лифарь. Французский зритель, привыкший к декоративному убожеству Grand Opera, приходил в восторг от художественного великолепия декораций Билибина и Бакста, Шухаева и Добужинского, словно стремясь позабыть то страшное десятилетие, когда рушился весь привычный мир.

Элита русской эмиграции селилась в Пасси (Бунин, Мережковский и Гиппиус), центре Парижа, а те, что победнее – на парижских окраинах, где вокруг заводов Рено и Ситроен, вырос в одночасье русский пригород Биянкур, напоминавший московскую фабричную окраину. Кастовость белой эмиграции проявлялась и в посмертной их судьбе. Из Пасси элита эмиграции потихоньку перебиралась на элитное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, а обитатели Биянкура оставались на местном. Там и упокоился Владислав Ходасевич, замечательный поэт Серебряного века (Биянкур описан Ниной Берберовой в серии рассказов «Биянкурские праздники»).

В апреле 1938-го Париж прощался с Федором Шаляпиным. Отпевали его у стен Grand Opera – подобной чести из иностранцев сподобился лишь он, певец земли русской. У катафалка, утопающего в цветах, пел хор Афонского, а французы плакали как настоящие русские. Литургию транслировали на всю Францию.

В декабре 1986-го в парижский некрополь попросился Серж Лифарь. «Здесь, в Швейцарии, я никого не знаю, – вздохнул он, – а там лежат все мои друзья»

На могильном камне выбили: «Serge Lifar de Kiev». Он и там остался киевлянином!

Ностальгия

«Айда в Булонский лес – березку обнимем!» – слышен клич русского Парижа 20-х. Что? Веселее стало? Вот и переведи русскую душу на французский лад!

Пожалуй, только Надежде Тэффи удалось так верно выразить общее настроение. «Приезжают наши беженцы, …, – рассказывает Тэффи, – отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются …руки и вянет душа…, обращенная на восток. … Умерли»…

Чисто русский вопрос «Что делать?» звучит и в устах старого генерала в центре Парижа, (но только на французский лад). Оглядывая величественную площадь Согласия, он все бормочет: «Все это хорошо … очень даже хорошо … но que faire? Фер-то – ке?» (по-русски – «Что делать?»). Эта бессмертная фраза стала названием и главной сюжетной линией литературного шедевра Надежды Тэффи.

Чужбина не стала для них родным домом. Все не верилось, что изгнание надолго, быть может – навсегда. Думал ли кто, что ждать придется 70 с лишним лет? На Родину возвращались немногие: в 30-е гг. – композитор Прокофьев, художник Билибин и Куприн, в 40-е – Александр Вертинский, в 80-е – Ирина Одоевцева и Нина Берберова.

Положение усугублялось еще и неопределенностью правового статуса беженцев, который в 1924 году обернулся эмигрантским. В соответствии с категоризацией Лиги наций все они становились апатридами, то есть людьми без паспорта. Со временем, получат они «карточки» Нансена. Без подданства эмигрант не мог найти постоянную работу – только по контракту. Горек хлеб изгнанника! Чужие на Родине, чужие и здесь.

«Все пережитое… настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице и вместе с тем так грандиозно…» – занес в дневник отец Сергий (Булгаков). Служение Родине видел он на Западе, в стране «…еще сохранившейся христианской культуры…» В эмигрантской литературе – мемуарный бум: за воспоминания засели не только «столпы» белого движения (Деникин и Врангель, Бунин и Шульгин), но и представители иных течений (Павел Скоропадский и Нестор Махно, Василий Зеньковский и митрополит Евлогий).

Дела минувших дней, окутанные дымкой ностальгии…

Выяснение этих извечных вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» завершалось подчас на драматической ноте. Букетом роз хлестала милая дама Керенского по щекам, все приговаривая: «Это за Россию!» Но больше всех вытерпел лидер кадетов П.Н. Милюков. Не простили ему Февральскую революцию 1917-го, развал страны и гибель царя Николая II. Пуля, однако, досталась В.Д. Набокову, отцу писателя Владимира Набокова: он грудью закрыл своего патрона в зале Берлинской консерватории.

Наш земляк на Западе

В тот памятный день 10 ноября 1933-го газеты в Париже вышли с громадными заголовками «Бунин – Нобелевский лауреат». Милюков в «Последних новостях» говорил о моральной победе русской литературы в изгнании, а для каждого на чужбине этот день стал личным праздником. Еще бы! Самый лучший, талантливый – наш земляк…

А в Лондоне – триумф Шаляпина! На международном конкурсе оперных театров 1933-го победила русская опера, далеко опередив миланскую La Scala и берлинскую вагнеровскую труппу. «Король голоса» (так называли великого певца) на всех рекламных транспарантах английской столицы.

В США киевлянин Игорь Сикорский создает свой знаменитый вертолет. На киноплощадках Германии снимается Ольга Чехова, а ее муж Михаил Чехов – в Голливуде, во Франции – Иван Мозжухин. Скитается по свету Александр Вертинский: «И несем в чужие страны / Чувство русское тоски».

Наш земляк работает на Запад: во Франции – на французов, в Германии – на немцев, в США – на американцев. На конвеерах Рено и Ситроена трудятся в поте лица господа офицеры, те самые, кто спасал Париж в 1914-м. Теперь им брошена кость в горло за кровь, пролитую на Восточном фронте. Русским платят неважно, но берут охотно, организуя им бесплатный проезд из Белграда и Константинополя до заводских ворот. Казачество предпочитает крестьянский труд на виноградниках Шампани и Прованса, но лучше всех устроились те, кто попал в Донской казачий хор имени атамана Платова или в группу кубанских джигитов генерала Павличенко. Ими заинтересовался Голливуд.

Куском хлеба попрекают братья-славяне нашего земляка в Югославии: «Проклятый рус, я работаю на тебя!» Между тем, всю систему высшего и среднего образования отсталой страны, где уровень неграмотности достигал 80 %, поднимали наши соотечественники. «Вчера прибыл в Любляну к профессору Ясинскому. Вечером к нему пришли профессор Спекторский и профессор из Субботицы Г.В. Демченко, т.е. собрались – бывший ректор и попечитель Киевского учебного округа, бывший директор Киевских женских курсов и бывший проректор Киевского университета. Три большие культурные силы выбросила Родина-мать во время революции», – с горечью констатировал Дмитрий Скрынченко в своей дневниковой записи от 8 августа 1931 года.

Впрочем, на Западе думали иначе.

Две России живут как бы параллельно и сами по себе. Только 100-летний юбилей Пушкина объединит их ненадолго в тот драматический 1937-й.

Последних лицеистов «добивали» на Соловках. Вина их состоялась лишь в том, что поминали они на встречах 19 октября не только усопшего лицеиста Пушкина, но и царя-мученика Николая II, расстрелянного с семьей в Екатеринбурге. Стоя под дулами палачей, князь Голицын мысленно отправил последнее «прости» миру пушкинской строфой: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…»

И впервые за долгие годы вздохнул, наконец, с облегчением: «Устал я от жизни…»

«Замело тебя снегом, Россия»

Жизнь в эмиграции «ломала» многих. Вчерашние атеисты становились истово верующими, убежденные патриоты готовы были смириться с потерей Родины, лишь бы сгинул ненавистный им Советский строй, а самые непримиримые становились вдруг энтузиастами «новой жизни» в СССР.

Очевидно, тут переплелось многое, а главное – тоска по Родине. Этим коварно пользовалось «всевидящее око с Лубянки» – резидентура ОГПУ-НКВД, заполонившая Францию. Наконец, обманутые чекистами люди просто не могли себе представить степени безнравственности тех, кто вербовал их. Одним из обманутых и оказался Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Роман их начинался в Коктебеле у Волошина, в мае 1911-го. И не знали они, что жизнь их оборвется тридцать лет спустя. В Гражданскую Эфрон провел три года на передовой и не запятнал себя трусостью, но «сломался» на любви к Родине. В сентябре 1937-го Сергей Эфрон участвовал в ликвидации советского резидента-невозвращенца Игнатия Рейсса. За Эфроном гналась по пятам французская полиция, и доставили его «домой» – на Лубянку. Там он и погиб в октябре 1941-го, через полтора месяца после самоубийства Марины.

«Замело тебя снегом, Россия» – надрывно поет Надежда Плевицкая в парижском кабаке, а зал рыдает, уже сотни раз слушая этот хватающий за душу романс. Господа офицеры утирают слезы, стараясь не думать о том, как бы перехватить несколько франков на оплату своего номера в скверном отеле.

Жизнь певицы поражает фантазию: деревенская девушка, начинала она в «Яре», потом пела вместе с Собиновым, а затем – покорила сердце самого Государя Императора. Рядом с нею некто Ковальский, в прошлом – корниловский офицер. Он давно уже завербован ОГПУ, а в 1930-м завербует и саму певицу вместе с мужем ее, генералом Добровольческой армии Николаем Скоблиным.

Увы, жизнь на широкую ногу требует жертв, когда слава в прошлом.

С годами, эта супружеская пара погремела на всю Европу. Вместе бежали они из Совдепии, обвенчались на Галлиполи, причем посаженным отцом их стал сам генерал Кутепов, глава РОВС, похищенный в конце 20-х чекистами по заданию из Москвы в ходе операции «Трест». В сентябре 1937-го исчез и его преемник, генерал Миллер: он не вернулся в парижскую канцелярию РОВС. Исчез и Скоблин, его ближайший помощник. По одной из версий, его переправили в Испанию, где погиб он вскоре (скорее всего – от пули НКВД). На совести Скоблина и смерть Тухачевского, растрелянного в июле 1937-го (по делу о сотрудничестве с германской разведкой). Мавр сделал свое дело…

На процессе Плевицкой выступал Деникин (Скоблин и его пытался заманить в ловушку). Плевицкая не пережила и 2-х лет каторги: она умерла при невыясненных обстоятельствах. Как видно, судьба распорядилось справедливо.

«Ценой изгнания все оплатить сполна…»

Год 1941-й расколол эмиграцию на два непримиримых лагеря.

Дмитрий Мережковский, выступая по радио в поддержку Гитлера, сравнивал германского фюрера с Жанной д’Арк.

Но были иные. На деле доказали они, что любят Родину, что они потомки тех, кто громил шведов под Полтавой и гнал Наполеона до Парижа.

«Я русская и не хочу изменять своей родине!» – гордо крикнула гестаповцам княгиня Вики Оболенская. Ей, участнице французского Сопротивления, 4 августа 1944 года отрубили фашисты голову в берлинской тюрьме Моабит.

Касавице Вике было всего 33 года…

Мать Мария (в миру – Елизавета Кузьмина-Караваева, а в прошлом – поэтесса Серебряного века), Ариадна Скрябина (дочь известного композитора), 22-летний К.А. Радищев, потомок революционера – все они приняли мученическую смерть.

543

Русский Константинополь

Красота в изгнании. (

«Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести - триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят», - писал о русской эмиграции 1920-ых гг. Александр Вертинский. Это была разношерстная людская масса из аристократии, интеллигенции, казаков, духовенства и других беженцев. Кому-то из них удалось приспособиться к новым реалиям, уделом других до конца дней стала нищета и тяжелая работа в незнакомой стране. Свидетельства о подобных противоречиях жизни на чужбине оставили мемуаристы с самой разной судьбой.

Александр Вертинский, «Дорогой длинною…»

«Обессиленная продолжительной войной Франция нуждалась в мужском труде, ибо война унесла многих её сынов в могилу. Мужские руки ценились. Десятки тысяч русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много людей «сели на землю» и занимались сельским хозяйством — и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего во Франции русских было, вероятно, тысяч двести — триста. В Париже нас было тысяч восемьдесят. Но мы как‑то не мозолили глаза. В этом колоссальном городе мы растворялись как капля в море. Через какой‑нибудь год мы уже считали себя настоящими парижанами. Мы говорили по-французски, знали все, что творится вокруг нас, всюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. Правда, у нас был и свой быт: свои церкви, клубы, библиотеки, театры. Были свои рестораны, магазины, дела, делишки. Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране. В душе же каждый считал себя европейцем и парижанином. Снимали «гарсоньеры» и мансарды, устраивались по-мелко-и крупнобуржуазному, ссорились с консьержками, приглашали друг друга — не к себе в дом (как на родине), а обязательно в ресторан к Прюнье или в кабачки на Сене, ежедневно совершали прогулки в Булонском лесу (с собачками и без собак), пили до двенадцати дня различные аперитивы.

Весь Монмартр кишел русскими. Вся эта публика группировалась около ресторанов и ночных дансингов. Одни служили гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне мыли посуду и т. д. , потом шли танцоры — «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок, потом артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки, молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку, потом цыгане, цыганки, цветочницы, зазывалы, швейцары, шофёры».

Прибытие русских эмигрантов в Париж (1917)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио (1931)

Нина Берберова, «Курсив мой»

«…православный собор на улице Дарю и все сорок сороков русских церквей Парижа и пригородов наполнялись «белыми русскими», как их называли тогда, остатками полков Деникина и Врангеля, молодцеватыми «чинами армии», с их преданными женами, портнихами, вышивальщицами, шляпницами, когда-то бывшими медсестрами Добровольческой армии или просто офицерскими дочками, белоручками и скромницами. Чины армии являлись в собор с детьми: сыном, записанным в мэрии Глебом-Жаном, и дочерью, Кирой-Жанеттой. Беленькие, синеглазые дети ползли на четвереньках к причастию, грудных подносили к чаше, хор Афонского гремел на всю церковь, на паперти стояли старушки-губернаторши, в прошлом — величественные дамы петербургского общества, «распутники», мужья которых давным-давно были заколоты или пристрелены. Среди них — нищие, с красными глазами и опухшими лицами, с грязной шляпой в руке:

Сильвупле, подайте бывшему интеллигенту. В пятнадцатом кровь проливал на полях Галиции… Теперь абориген Армии Спасения.

Подайте безработному, жертве законов прекрасной Франции…

Подайте инвалиду Ледяного похода…

Подайте русскому дворянину кусок горького хлеба изгнания…»

Русская церковь в Париже в день прощания с императрицей Марией Федоровной (1928)

Обед эмигрантов в Париже (1932)

Нина Кривошеина, «Четыре трети нашей жизни»

«Осенью 1925 г. я, в силу сложных денежных обстоятельств, внезапно оказалась одной из хозяек русского ресторанчика «Самарканд». Мы вселились в смрадную комнату над этим бывшим кафе, небольшой зал разукрасили цветными платками, на столики поставили лампы в оранжевых абажурах; появилось пианино, кто-то порекомендовал двух милых юных подавальщиц, уже знавших толк в ресторанном деле, — и «Самарканд» вступил на свое новое поприще, а у кормила, за стойкой, встала я… Вскоре, как-то сама по себе образовалась и артистическая программа: появилась сперва прелестная, цыганского вида Лиза Муравьева «в своем репертуаре», вскоре начал каждый вечер выступать Жорж Северский, известный в мире русских кабаре певец, а затем чудесный музыкант с несноснейшим характером, но безупречным музыкальным вкусом — Владимир Евгеньевич Бюцов.

За ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922−23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если «заводилась деньга», то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: «Эх! Россия, Россиюшка!»

Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдо-русских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить».

Русский продуктовый магазин в Париже (1930)

Русский ресторан «Якорь» княгини Варвары Репниной (1930-е)

Лев Любимов, «На чужбине»

«Многие казаки батрачили в самых тяжелых условиях и там и в других местах. Один из них, еще молодой и красивый парень, как-то приехал в Париж, зашел в «Возрождение» и разговорился со мной. Оказалось, что он стал батраком после того, как потерял работу на заводе. Работа была нелегкая, оплата низкая, но местом своим он дорожил, так как ему приглянулась дочь хозяина. Смущаясь и запинаясь, он обратился ко мне с просьбой составить для него по-французски любовное письмо. «Нехорошо там жить, — говорил он мне. — Не то что девушки, коровы и те ни слова не понимают по-русски. Никак с ними не сладишь!» Письмо я написал, причем он настаивал, чтобы такие выражения, как «голуба», «мое золото», были переведены на французский дословно. Вышло, в общем, малопонятно, но достаточно пылко. Через несколько лет я снова встретил его. Он постарел, отяжелел. Однако выглядел еще молодцом, со своими лихо закрученными усами и французской кепкой, по-казацки заломленной набекрень. Сообщил, что женился на дочери фермера; тот вскоре умер, и теперь фермером стал он сам. Но жизнь по-прежнему не удовлетворяла его: не ладил с женой. «Эксплуататорша, — говорил он — точь-в-точь как ее отец. И кого эксплуатирует? Таких же казаков, как я, которых я устроил на работу. Черства, скаредна, каждый сантим помнит и готова сантим за сантимом вытянуть из самой кожи у рабочего человека. Ссоримся часто. Почему? Потому, что я со своими казаками держусь на равной ноге. «Ты ведь хозяин, — говорит, — а они батраки! Скверная жизнь!»

Курсы шоферов, организованные русскими офицерами

Таксист — офицер русской армии

Зинаида Гиппиус, «В Париже успокоения еще нет»

«Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохранять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось отметить, что такой «виноватый» человек, как А. Керенский, вышеназванными запасами обладает; это и делает его «своим» в кругу здешней интеллигентной «молодежи». (Один поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его на фронте в офицеры…).

Теперь здесь с бывшим «главковерхом» случаются примечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда, когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам рассказана, с подкупающей открытостью. Шел он по улице с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу. Навстречу дама, с девочкой лет семи: и остановилась. Остановился и Керенский. «Смотри, «- говорит дама девочке, — и запомни! Это он погубил Россию!».

Нет, со мной лучше было, — прерывает Керенский общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти и права (у нас принята откровенная правда). — Вхожу я раз в магазин… надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколько русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг; «Еще по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!».

Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, — прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. — Не воровать же мне!

Мы смеялись, утешали носителя такой «славы», но мало соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это понимает. Если бы не понимал — он не был бы «своим» среди вот этой интеллигентной эмигрантской «молодежи», — вообще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того, что они худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы чуждо — или враждебно — архиновое, молодое течение материализма, столь заметное и среди молодежи французской, как упоминалось выше».

Журнал Иллюстрированная Россия издавался в Париже в 1924 — 1939 гг.

Иллюстрированная Россия также проводила ежегодный конкурс красоты

Манекенщица Мария Павлова (1932)

Княжна Натали Полей, внучка Александра II (1937)

Иван Бунин. Дневники

«Ничего не записывал с отъезда в Париж в мае. Приехал туда в одиннадцатом часу вечера 9-го (выехал 8-го, ночевал в Марселе, из М. утром). Вера была в Париже уже с месяц, встретила меня на Лионск. вокзале. Когда ехали с вокзала на квартиру, меня поразило то, что по всему черному небу непрестанно ходили перекрещивающиеся полосы прожекторов — «что-то будет!» подумал я. И точно: утром Вера ушла на базар, когда я еще спал, и вернулась домой с «Paris-Midi»: немцы ворвались ночью в Люксембург, Голландию и Бельгию. Отсюда и пошло, покатилось…»

Книга историка и переводчика Дугласа Смита «Бывшие люди». В ней он проследил историю главных аристократических семей России в ХХ веке. The Village публикует главу «Исход» о том, как дворяне покидали страну после революции.

Остановка в Одессе

В июне 1918 года Бунин с женой Верой приехал из Москвы в Одессу. Они нашли хорошую квартиру, обставили ее старинной мебелью и наняли горничную. Их дом стал местом встреч политических деятелей и интеллектуалов, таких как барон Петр Николаевич Врангель, писатели граф Алексей Николаевич Толстой и Константин Георгиевич Паустовский, актриса Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Весной 1919 года Красная армия взяла Одессу. Друзья настаивали на том, чтобы Бунин уехал, но, несмотря на то, что ему как дворянину и непримиримому критику нового режима грозила опасность, он счел неприемлемым пуститься в бега. Луначарский прислал ему по телеграфу охранный ордер, тем не менее Бунины неоднократно подвергались унизительным обыскам.

Бунин внимательно наблюдал за происходящим и записывал все в своем дневнике. Резко критикуя большевиков, он сторонился и их противников, неоднократно высказывался против погромов и отказался примкнуть к какой-либо белой организации, поскольку считал их запятнанными антисемитизмом. Тем не менее 7 февраля 1920 года, когда Красная армия во второй раз брала Одессу, Бунин с женой отправились в изгнание. «Последний раз увидела русский берег. Заплакала… - записала Вера Николаевна в дневнике. - …Впереди темнота и жуть. Позади - ужас и безнадежность».

Изгнание

К началу 1920 года стало очевидно, что Красная армия войну выигрывает. Причины победы красных многочисленны, но, вероятно, главная из них крылась в умении большевиков говорить напрямую о главных нуждах народа, особенно о земле, и то, что их картина будущего была убедительнее туманных обещаний белых. Князь Павел Щербатов в начале 1920 года сказал: «Белая армия проиграет, потому что идет на войну с пустым знаменем». Годы спустя барон Врангель повторит эту мысль, назвав главной причиной поражения белых неспособность учитывать «настроения масс простых людей». Весной 1919 года, когда Красная армия отбросила войска Деникина и Врангеля, из Южной России и Крыма начался массовый исход, который длился более года.

Семейству Дмитрия Шереметева, бежавшему с Северного Кавказа, удалось добраться до Крыма. Дмитрий с Ирой и ее мать поселились во дворце Воронцовых в Алупке; их дочь Лили Вяземская и ее свекровь княгиня Мария Вяземская нашли кров в юсуповском имении в Кореизе близ Ялты. Они рассказали своим друзьям о мучениях, которые им пришлось пережить на Северном Кавказе.

Крым тогда стал домом для многих аристократов и членов семьи Романовых, включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну, ее дочь великую княгиню Ксению, великих князей Николая и Петра Николаевичей, обосновавшихся в имениях Ай-Тодор и Дюльбер. В ночь на 6 апреля, с приближающимися к побережью звуками выстрелов, решено было эвакуировать царскую семью. На следующий день Романовы и еще несколько человек погрузились на британский крейсер «Мальборо», на борту которого они добрались до Ялты, а уже оттуда утром 11 апреля отправились в изгнание.

Жизнь в Европе

Шереметевы покинули Ялту в тот же день. Дмитрий и мальчики отплыли на борту британского эсминца «Быстрый», а Ира с девочками - на крейсере «Принцесса Инна». Семейство воссоединилось в Константинополе, после чего они продолжили путешествие на Принцевы острова в Мраморном море. (Десять лет спустя другой русский политический изгой Лев Троцкий на этих островах провел четыре года жизни.) Поравнявшись с крейсером «Мальборо», пассажиры «Быстрого» отрядили Дмитрия поблагодарить вдовствующую императрицу за ее отказ покинуть Ялту, пока оттуда не были вывезены все желавшие уехать.

К концу апреля Шереметевы добрались до Мальты и оттуда отплыли на континент. Благодаря акциям бакинской нефтяной компании, которые они захватили с собой, у Дмитрия и Иры хватило денег на покупку дома в Антибе. Они прожили там несколько лет, а когда кончились сбережения, переехали в Рим, где состоялась помолвка их дочери Прасковьи с великим князем Романом Петровичем, сыном великого князя Петра Николаевича и великой княгини Милицы Николаевны (урожденной княжны Черногорской). В 1926 году Дмитрий стал первым председателем Союза русских дворян в эмиграции. Он умер и похоронен в Риме в 1943 году; Ира последовала за ним в 1959-м. Их сын Сергей сражался на фронтах Гражданской войны, прежде чем осесть в Италии с родителями.

Второй сын Николай женился на княгине Ирине Юсуповой, единственной дочери князя Феликса Юсупова, убийцы Распутина, и стал помощником капитана на круизных линиях. Василий, младший, устроился работать шофером. Позднее он со своей женой Дарьей Татищевой купил ферму и виноградник и содержал небольшой отель в Савойе, пока не переехал в Париж.

Поражение Врангеля

Окончательная эвакуация состоялась в середине ноября 1920 года при генерале Врангеле. В течение нескольких дней 146 тысяч человек - вдвое больше того, что ожидалось, - были помещены на лодки и отправлены по волнам Черного моря в сторону Константинополя. Сам Врангель вступил на борт крейсера «Генерал Корнилов» 14 ноября. Те, кто бежал с приближением Красной армии, ничуть не преувеличивали опасность. Когда Красная армия овладела Крымом, ЧК начала регистрацию жителей. Бывшим офицерам белой армии была гарантирована жизнь. Те, кто поверил в это, явились и были арестованы; ночами их вывозили за город и расстреливали. Никто не был застрахован от такой участи. В Ялте в декабре 1920-го большевики расстреляли 84-летнюю княгиню Надежду Барятинскую вместе с дочерью и зятем.

Истребление белых офицеров продолжалось по всей России до 1922 года, несмотря на амнистию, объявленную в июне 1920-го. В Екатеринодаре было расстреляны 3 тысячи офицеров; в Одессе - до 2 тысяч; в Екатеринбурге - 2 800 человек. Страшнее всего обстояло дело в Крыму, где были казнены без малого 50 тысяч человек - офицеры и чиновники. Обоснование казней было дано задним числом в ноябре 1921-го, когда в постановление об амнистии внесли уточнение: все те добровольцы, кто сознательно сражался в рядах белых армий, «преследуя цели защиты своих классовых интересов и буржуазного порядка», амнистии не подлежали.

Когда белая армия под командованием Врангеля покидала поле боя, белые терпели крах и в Сибири. 22 октября 1920 года атаман Семенов был выбит из своей столицы Читы, остатки его отряда отступили в Маньчжурию. Одной из самых странных страниц Гражданской войны была попытка барона Унгерн-Штернберга, прибалтийского дворянина и бывшего заместителя Семенова, создать базу для похода на Советскую Россию из Внешней Монголии, но в 1921 году он был схвачен и казнен.

Исчезли как класс

Последним оплотом белых был Владивосток, который был захвачен в конце октября 1922 года. По разным оценкам, Россию в то время покинули от 500 тысяч до 3 миллионов человек. В большинстве своем это были не дворяне, а простые крестьяне и представители среднего класса, хотя среди них было много и дворян. Согласно одному из источников, к 1921 году в России находилось не более 12 % дореволюционного числа дворян, то есть около 10 тысяч семей, или 50 тысяч человек. Гражданская война расколола дворянство; с этих пор жизненные пути матерей и сыновей, братьев и сестер шли в разных направлениях. Пропасть между теми, кто остался, и теми, кто уехал, ширилась. «Красная газета» в статье под названием «Сифилис» писала:

«В Крыму умер сумасшедшей смертью от сифилиса целый класс. Русская аристократия, тот самый класс, на котором базировалась, на котором держалась сифилитическая, сумасшедшая царская власть. И на котором базировалось „Белое дело“. Нет больше российского дворянства. Нет больше русской аристократии. Нет больше „Белого дела“ - оно умерло. Окончательно умерло».

Но не все представители этого класса умерли или бежали. Галина фон Мекк была среди тех, кто остался. Вот как она это описывала:

«Мир, который мы знали, умер, завтра не существовало, было только сегодня. Будущее было туманно, а настоящее представляло собой хаос. <…> Многие бежали из страны. Другие, самые храбрые, приняли суровый вызов поверженной родины. Наши кошельки были пусты, в печах не было дров, не лучше обстояло дело и с нашими желудками, но мы выживали и боролись».

Некоторые члены Советского правительства были вполне согласны с этим заключением фон Мекк. В 1921 году Ленин констатирует, что, несмотря на то, что помещики и капиталисты уничтожены как политический класс, некоторые из них, вынужденные скрывать свое происхождение и загнанные в подполье, заняли руководящие должности в органах советской власти. Угроза, исходящая от старого режима, в глазах большевиков не стала меньше и незначительнее.

Обложка: Издательство «Новое литературное обозрение»

Прибытие русских эмигрантов в Париж, 1917. (wikipedia.org)

Живущие в пригороде Парижа русские аристократы слушают радио, 1931. (wikipedia.org)